Повесть и рассказ о мишках
На этой странице сайта опубликованы повесть и рассказ, написанные автором сайта, об авторе читайте в начале этой страницы. Первая повесть - воспоминание о детских годах и первой мишке - Веронике, заложившей любовь и привязанность к плюшевым медведям. Вторая публикация - рассказ о мальчике и мишке, написан на основании реальной истории, которая произошла с одной из читательниц сайта. В конце страницы можно прочитать статью "Мишки и детство".
Детская повесть
Мы ведем себя глупо и необъяснимо, как дети,
И пусть у тебя теперь новых игрушек ворох,
Ты время от времени вспоминаешь
Потерянного плюшевого медведя...
Держи крепче за лапу того,
Кто тебе по-настоящему дорог!
Павел Русский
1. Вероника
(Санкт-Петербург, январь 2017 года)
Вы можете спросить меня, какой она была? А я даже и не вспомню… Хотя, нет, всплывают в памяти отдельные фрагменты, как сказали бы сейчас «пазлы», но тогда и слова-то такого не знали. Шерсть коричневая, самая обыкновенная коричневая, местами свалявшаяся в войлок, местами отвисающая сосульками. Подошвы лап и ладони кажется из светлого меха, почти желтого, но истертого временем до бурого песка.
Хорошо помню морду, наверное, оттого, что смотрела на нее часто. Нос был черным пластмассовым, он красовался на более светлой меховой вставке, такой же, как мех на лапах. С этим носом постоянно происходили какие-то истории, он был ее жизненным центром. Глаза – кнопки, но не какие-то там заморские, а самые простые, тоже пластмассовые. Основная характеристика ее глаз невыразительность, да, именно так, не были они зеркалом души, как должны были быть. Еще у нее был рот, а вернее язык из алого фетра, такого нежного на ощупь, что казалось он и не ее вовсе, а затесался сюда случайно. Язык был пришит где-то под носом, но совсем скоро оторвался, приказал долго жить, оттого и стерся почти из памяти.
Уши… О, да, уши были роскошными! Как раз они и выражали ее душу, вернее состояние души. Уши были так удобны для всего: их можно было свернуть в трубочки, в них можно было шептать, вытирать ими слезы, за уши ее можно было таскать за собой, как за ручку. Почему-то именно уши подворачивались под руку всегда, как бы она не сидела или лежала, как будто говорили: поиграй с нами! Она дожила с этими самыми ушами до последних дней, хотя они первыми попадали под удар, и должны были первыми оторваться, но выстояли! Какого она была размера? А был ли он у нее вообще? Ведь размер – это характеристика предмета – высота, ширина, длина… Предметом она точно не была, поэтому и размера у нее не было. Но была всё же одна особенность, связанная с величиной – с годами Вероника уменьшалась.
2. Несчастливая кукла
(Ленинград, февраль 1976 года)
Меня часто волнует вопрос: почему мишки? Почему через столько лет после детства я занимаюсь ими: шью, коллекционирую, рассматриваю их фото, пишу о них. Почему? Вот хотя бы куклы, столько мастеров серьезно работают над ними, такие они получаются красивые, в роскошных костюмах, на людей похожие, с разными характерами… Но нет, холодны они для меня, отпугивают. И вспоминаю историю…
Февраль, но морозы стоят лютые, окна покрыты толстым слоем изморози, улицы не видно. Я который день сижу на высокой кровати, вся обложенная подушками – гриппую. То и дело пялюсь бессмысленными глазами в телевизор, где идут бесконечные съезды партии. Пью хлористый кальций, запивая его молоком, и какую-ту сладкую травяную микстуру, чрезвычайно вкусную по тому времени. Вечером мама ставит мне то банки, то горчичники, после которых я проваливаюсь в черную дыру сна, если повезет, то до утра. И так уже довольно долго, однообразно, время почти остановилось.
Иногда заглядывает ко мне детский врач – кругленькая тетенька с блестящими черными волосами и такими же глазками, вся живая и подвижная, бегущая куда-то. Не глядя на меня, она выписывает новое лекарство: микстура сменяется таблетками, таблетки уколами. Уколы делает дрожащими руками мама, уговаривая потерпеть. Но ничего не помогает, грипп свирепствует, накрывая меня новой волной, и уже не на шутку. Температура прет под сорок. Время исчезает полностью, унося в небытие даже партийные съезды, я выпадаю из жизни…
Прихожу в себя в очень светлой, высокой, почти белой комнате, с огромным окном. Солнце заливает всё светом, от которого слезятся глаза, я чихаю. На звук приходит женщина, тоже вся в белом, крахмальном, она говорит, что я в больнице и довольно долго. Странно, но мне почему-то всё равно, настолько я ошарашена столь сильной переменой. Потом появляется нянечка, она начинает расчесывать мои длинные тогда волосы, заплетает их в косы, приговаривая: «Ангел, ангел…»
Вдруг становится страшно: я одна в комнате, а как же здесь ночью? Спрашиваю у няни, когда меня заберут и где мама? Она смотрит на меня ласково и говорит, что всё уже позади, кризис прошел, я иду на поправку, сейчас у меня карантин, и даст Бог, недельки через две меня выпишут, тогда я и увижу маму. Волна липкого жара подкатывает к макушке: две недели! Я в тюрьме! Карантин это для вида, для отвода глаз! И я опять ничего не помню…
А ведь няня была права, меня выписали только через полмесяца, снабдив инструкциями по укреплению организма. Но были в этом промежутке времени и светлые моменты: после обеда, состоящего из бесцветной протертой пищи, мне приносили игрушки, в которые можно было часа два поиграть. В палате их никогда не оставляли, уносили на дезинфекцию. Что это были за игрушки? Кубики, паровозики, машинки – всё, что можно помыть с мылом и вытереть насухо. Еще полагались карандаши и бумага, их не забирали, так что можно было рисовать сколько хочешь, сидя недалеко от окна за маленьким детским столиком.
С этого столика я очень скоро научилась забираться на подоконник, широкий и удобный для сидения. Это был мой секрет, сидеть на нем категорически запрещалось, холодно. Но расписание больницы так однообразно, бывали часы совершенного спокойствия, безмолвия, без врачей и нянь. А за окном жил своей жизнью большой квадратный двор, как я потом узнала, плац, на котором часто строились солдаты. Как выяснилось впоследствии, рядом была военная часть. Вот так и проходил мой досуг.
Но однажды, почти перед самой выпиской, ко мне пришла врач и принесла самую настоящую куклу! Пластмассовую, с вставленными в дырочки на голове вьющимися каштановыми волосами, карими глазами, алым ртом. Кукла была одета в темно-коричневые брюки в клеточку и красную кофту. Врач объяснила, что куклу мне передала мама, чтобы я не скучала и не плакала. Здесь надо признаться, что ревела я часто, и врачи сильно огорчались, говорили, что так я восстанавливаюсь очень медленно.
Кукла скрасила мое время необычайно, она стала частичкой дома уже здесь, в больнице. Я сразу поверила, что поправлюсь окончательно, что и случилось довольно быстро. Куклу уже никто не отнимал, с ней можно было проводить и дни, и ночи. Ночи, до того такие тоскливые, стали какими-то сказочными. Стена между палатой и коридором была стеклянной, чтобы голубой свет ламп дезинфекции мог проникать ночью в помещение. По ночам белизна предметов превращалась в синеву, и в этой синеве я придумывала для куклы сказки. Странно, но я даже не дала ей имени, просто кукла и всё.
Но вот пришло время выписки. Мне принесли мою обычную одежду, она показалась такой грубой и непривычной, а когда в больничном тамбуре на меня надели пальто, я почувствовала себя космонавтом в скафандре. Кукла тоже должна была выписываться со мной… Это я так думала… Мы сидели с ней в маленьком коридорчике перед выходом на лестницу и ждали, когда с лестницы придет мама.
Сердце мое билось как сумасшедшее: сейчас я увижу маму и выйду на свободу! Наконец мама появилась, и я повисла у нее на шее с радостным воплем. С мамой пришла какая-то тетя, мне не известная, не врач и не няня. Она осмотрела меня суровым взглядом, задержав его на кукле. И вдруг, почему-то покраснев от ярости, воскликнула: «А это что такое?! Кукла?! С куклами нельзя!» Я перестала вопить, мама, радостная, что увидела меня, тоже на время опешила: «Почему нельзя?» «Она заразная!» - прозвучал приговор. Радость моя, такая полная, вдруг закончилась. Мне так хотелось забрать куклу с собой, ведь она спасла меня в трудные минуты! Но против системы не попрешь. Мы вышли с мамой на улицу в слезах, что встретились и одновременно от тупости тети.
Конечно, потеря эта скоро забылась. Дома меня ждали мои любимые игрушки, их было немного, но куклы больше никогда не привлекали моего внимания, они навсегда закрепились в памяти вместе с больничной палатой, холодным синим светом дезинфекции и бездушной тетенькой, орущей «Нельзя!» Впереди меня ждала Вероника…
3. Лучший подарок
(Ленинград, сентябрь 1976 года)
Прошло примерно полгода, пролетела весна, пронеслось лето, я окрепла, но страх перед больницей остался. Осталась замкнутость в себе, а безотчетная радость жизни стала редкой. Мама волновалась: «Ну чего ты печалишься всё?» А я и не знала, что ответить: мир вокруг перестал быть безопасным, в любой момент я могу оказаться в дали от дома, с чужими людьми. Но как об этом расскажешь?
И вот наступил сентябрь, приближался мой день рождения. В этот раз решили, что гостей будет много. Хлопоты и суета поглотили меня, ушли печаль и тревога, впереди чудилось что-то сказочное, и как оказалось, не напрасно.
В воскресенье к обеду прибыла большая компания – друзья родителей, родственники, соседи, почти все с детьми. В такой суматохе я растерялась, помню только беготню по комнатам, и как в этой беготне пронесли из прихожей в гостиную и спрятали в буфете большой бумажный пакет. Промелькнула мысль: а что там? Но тут нас, детей, быстро усадили кормить, поели и – играть, затем обедают взрослые. Про пакет я и не вспоминала больше. Вечером был большой торт с пятью свечками, мне предстояло их задуть. Свет, как положено, погасили, и еще попросили закрыть глаза.
С закрытыми глазами я задула свечи, а когда свет вновь вспыхнул, передо мной на стуле оказался большой мишка. Это было настоящее чудо! Как будто кто-то разгадал мою мечту, о которой я и сама не знала. От восторга я даже не сразу поняла, какой медведь из себя, помню только, что на шее у него был повязан красный бант. Это было полное счастье, до того совершенное, что я даже не могла его осознать: что с ним делать?
Первые дни мишка просто сидел на стуле возле моей кровати, а я им любовалась. «Почему не играешь с ним?» - спрашивала мама. А я не знала, как начать эту игру. Лед тронулся, когда медведю дали имя. Придумывали долго, смеялись находкам: Потап, Топтыгин… А потом кто-то сказал: «Имя должно быть жизнеутверждающим!» И стали перебирать: Виктория, Ника… Вероника! Так недавно назвали девочку по соседству. Как красиво, и так подходит к этому красному банту. Имя было найдено!
4. Шарф
(Ленинград, ноябрь 1976 года)
Так Вероника поселилась в моей комнате, постепенно вытеснив остальные игрушки. Небольших пластмассовых пупсов я раздарила подружкам, а маленькие плюшевые собачка, белка и бобер стали считаться игрушками Вероники, ведь она такая большая и важная, сама тоже хочет играть! Из кукол у нас осталась только одна, но зато какая!
Фарфоровая кукла Катя в полном боевом наряде сидела на кровати родителей, опираясь на гору подушек. У нее открывались и закрывались глаза, веки были обрамлены пушистыми ресницами, щеки нарумянены. Волосы Кати цвета льна были заплетены в две толстые косы, на голове сложный убор, что-то вроде кокошника. Ноги до щиколоток закрывала пышная юбка в цветочек, белая кофта с кружевом была всегда в идеальном порядке. И что самое интересное, у Кати были самые настоящие красные сандалии, а под ними носочки. Вся одежда снималась, во время генеральной уборки Катю раздевали, гардероб перестирывали и переглаживали, косы перечесывали.
Мама говорила, что это трофейная немецкая кукла. Слово «трофейная» я не понимала, но знала, что есть такие конфеты – «трюфели», созвучие этих слов придавало Кате еще больше притягательности. В Катю я никогда не играла, она считалась маминой куклой, и мне даже в голову не приходило таскать ее за собой по квартире, как я это делала с Вероникой. Одно меня прельщало в образе Кати – одежда. Часто я мечтала, вот бы моей Веронике такой наряд, ну или чуть похожий. И моя мечта исполнилась, как обычно исполняются незатейливые детские мечты.
Как-то вечером мама села вязать носки. Надвигалась осень, темная, глубокая, дождливая, и носки были нам всем остро необходимы. Жили мы тогда в деревянном одноэтажном доме на станции Витебская-Сортировочная. В доме было три входа, с торцевых входов по две квартиры, с центрального входа – четыре. Мы занимали одну из квартир с центрального входа. Дом наш строился еще до революции и предназначался для семей работников железной дороги, таким работником как раз и являлся мой дед.
Когда-то хорошо и надежно построенный, дом за семьдесят лет сильно прохудился, особенно пострадали крыша, постоянно протекавшая, и полы. С полами было совсем худо: доски до того рассохлись, что были видны щели, когда на улице был сильный ветер, из них дуло. Своими силами перекрыть полы мы не могли, это было дорого, а на письма наши в жилконторе не обращали внимания: весь поселок железнодорожников жил с такими полами.
Да, так вот, носки! Вязались они часто и много, чтобы всем хватило на зиму. Вязание было в нашей семье особым ритуалом. Вязала только мама и только крючком, спицы были не в почете, хотя несколько раз всё же пускались в ход, но быстро забрасывались в дальний угол. Вязать следовало в тихой спокойной обстановке, сидя в кресле у печки.
Печка была самая настоящая, скругленная, как колонна, от пола до потолка, топилась она из кухни, а задней половиной выходила в мою комнату. Летом мы ей не пользовались, а с наступлением осени начинали протапливать, чтобы «сбить сырость», как говорил мой дед. До сих пор вспоминаю с благоговением те вечера, когда дрова уютно трещали в печи, комнаты наполнялись сухим ровным теплом, играло радио или тихо шелестел телевизор, и мама вязала. Я пристраивалась рядом с креслом и смотрела картинки, это было мое любимое тогда занятие – картинки в журнале «Вокруг Света».
Но в тот вечер мне в голову пришла идея попросить маму связать Веронике одежду, ну хоть какую-нибудь. Канючить я умела, и сразу приступила к решению вопроса. На все мои уговоры мама отвечала одно: «Довяжу носки и примусь за твою Веронику!» Но носков было много, а Вероника одна, замерзающая. И я стала следить за движениями, плавными размеренными движениями рук и крючка. Сначала они были затейливы, но потом стало ясно, что есть одно и тоже повторение, заставляющее нить ложиться в петли, я поняла, как нарастает шерстяное полотно! Это открытие меня окрылило.
На следующий день мама ушла «по магазинам», стоять в длинных очередях, а я в нетерпении принялась за крючок и нитки. Хорошо запомнив вывязывание петли, я совсем не понимала, как начать вязание. Стала рассматривать полу-готовый носок, выяснилось, что по его кромке идет ряд петель, не похожих на другие. Конечно, это были воздушные петли, но тогда я этого не знала. А связать хоть что-то так хотелось!
И я начала. Сначала завязала на крючке нитки бантиком, получилась дырка, в которую можно было продеть вторую петлю, что я и сделала, во вторую – третью, так стала появляться цепочка петель. Бантик, завязанный в начале, распался, но меня это не остановило – потом и с ним разберусь! Решила вязать самое простое – шарф. Довязав до конца цепочку, повернула назад. Конечно, всё получалось криво и косо, но что-то ведь получалось! Так я связала рядов десять, пропуская где-то петли, где-то провязывая в одну по две. В целом, была горда собой: я вяжу крючком! К приходу мамы «шарф» спрятала за подушку, сюрприз будет.
Вечером мама стала садится за вязание: крючка нет, ниток тоже, клубок испарился, от носка оторван, только нитка болтается. Где? И тут я с торжественным видом преподнесла маме шарф, начатый для Вероники. Мама была очарована, рассматривая мою несуразицу, и надо отдать ей должное, похвалила. В основном, за смелость, конечно. В тот вечер она научила меня вязать по-настоящему: делать первую петлю, провязывать воздушные, красиво заканчивать ряд, чтобы по краю шла ровная кромка. Шарф был связан за два вечера, и даже обвязан нитками другого цвета.
Помню, что почти всю ту зиму я не выпускала крючок из рук. Мы накупили разноцветных ниток, и у Вероники появились: свитер с узором, куртка, брюки, берет, шапка-ушанка, носки, варежки, а под конец даже комбинезон с капюшоном! Экипировка была полной. Конечно, в создании нарядов помогала мама.
Обращаясь к прошлому, понимаю, как важны в жизни стимулы. Если бы не было роскошной куклы Кати и моей мишки, может быть я и не стала бы так рано рукодельничать. Ведь после вязаных вещей я стала шить, освоив машинку, но это уже в начальной школе, вышивать крестиком и гладью. И почти всегда делала это «для Вероники».
5. Детский сад
(Ленинград, сентябрь 1977 года)
Так прошел год, на следующую осень мне исполнялось шесть, и по решению родителей я должна была идти в детский сад, в подготовительную группу. До этого времени я была дома, болела ангинами, перетекающими одна в другую, гриппами и бронхитами. Мама и папа работали, со мной был дед, мой любимый дедуля, многому меня научивший, посвятивший мне много времени. Детский сад планировался как подготовка к школе, но, на самом деле, мы там просто росли под присмотром воспитателей, а учиться начали только в первом классе.
Вероника ходила в детский сад вместе со мной. Помню наше первое посещение этого заведения: долгие приготовления, наглаживание одежды, подбор всего в цвет. При полном параде мы появились в раздевалке и тут же попали в драку мальчишек, на которых никто не обращал внимания. Дрались отчаянно, клубком, сбили меня с ног, Вероника улетела куда-то в угол. Мальчишки, увидев ее, переключились на новую добычу и стали гонять по раздевалке, как мяч. Порядок навела моя мама, заодно поругавшись с воспитательницами, мирно беседовавшими в углу.
Начало было положено, и в этом ключе, под девизом «дети должны быть подвижны, на то они и дети», прошло всё мое время в садике. И надо признать, что воспитательницы были по-своему правы. Пусть мы часто приходили домой с синяками и царапинами, с рваными бантами и одним тапком, пусть у нас болели животы от недоваренной столовской еды, пусть… Так нас готовили к суровой действительности. К окончанию детского сада я научилась хорошо драться, не боялась дать сдачи даже тому, кто выглядел сильнее меня. А главное, в детском саду у меня появились друзья, с которыми я потом дружила и в школе.
И моя Вероника, как настоящий Санчо Панса, прошла со мной детский сад. Была несколько раз ранена, в результате чего я узнала, что набита моя любимая мишка мелко нарезанным поролоном. Ей отрывали нос, а уж про порванную одежду и говорить не приходится. Но ее уважали! У Вероники был свой собственный стульчик и место в столовой, ели мы тогда за маленькими столиками на четверых, за нашим столиком Вероника была четвертой. На кухне работала добрая тетенька-повариха, которая клала для Вероники отдельную порцию. Вероника съедала всё быстрее всех, когда давали что-то вкусное (мы ей в этом, конечно, помогали), или совсем не хотела есть невкусное (тогда в ее тарелке росла гора нашей еды). Всё это было игрой, мы веселились от души.
В тихий час спала Вероника тоже со мной. Только сейчас понимаю, насколько это было негигиенично, ведь до этого где она только не бывала… Тихие часы были волшебными, особенно если твоя раскладушка оказывалась в живом уголке. Почему раскладушка? Так повелось – мы спали на раскладушках.
Помещение нашего детсада было маленьким, и вся жизнь проходила в одной большой комнате, которая превращалась то в столовую, то в игровую, то в спальню. Для столовой приносились из соседней подсобки столики, стулья всегда стояли в комнате по стенам. Для игровой вся мебель максимально убиралась в подсобку, стелились коврики. Для спальни из подсобки выносились раскладушки, они ставились рядами на всей площади комнаты. У каждого из нас был свой матрас с постельным бельем. Поспал, снял пижаму, положил на матрас и свернул его в рульку. Матрасные рульки хранились в специальном шкафу с ячейками.
Раскладушки помогали ставить нянечки, они же выносили из ячеек матрасы и как придется разбрасывали их по раскладушкам, разворачивали. Мы приходили с прогулки и сразу видели, кто где сегодня спит – нужно было найти свою пижаму. Престижнее всего было спать в живом уголке, где стоял большой аквариум, можно было целый час разглядывать рыб, я, кстати, почти сразу от этого засыпала. И хуже всего было спать около входа в комнату, у двери, там было неуютно и сильно сквозило. Вот и все мои воспоминания о детском саде. Дальше была школа.
6. Первый класс
(Ленинград, сентябрь 1978 года)
Это совсем короткая главка. Почему? Потому что в школу Веронику не пустили, учиться мне пришлось самой. Помню, что к первому звонку готовились основательно: отпаренное коричневое саржевое платье, крахмальный белый передник, кружевной воротник и манжеты, огромные банты в косах. Портфель тоже весь такой новенький, а в нем разная красота. До сих пор питаю слабость к карандашам, ручкам, блокнотам, даже их древесно-бумажный запах кажется мне особенным, поднимает настроение.
«А Вероника тоже со мной?» – спрашивала я маму. Мама грустно улыбалась, отмалчивалась. На первый звонок мишку решили не брать: «Вдруг еще потеряется в толпе» – рассуждал дед. Я, согласилась, не чувствуя подвоха, да и была всецело поглощена собой, такой обновленной! Но на следующий день заявила категорически: «Вероника идет в школу!» Препятствовать мне не стали.
Нужно отдать должное моим дорогим родителям, они не ограничивали моих порывов, предоставляя самой жизни вносить коррективы в мое поведение. Воспитательный процесс вообще не был заметен, тем более не был суров, иногда он был игрой.
Итак, я иду в школу. Путь не близкий – по нашему железнодорожному поселку до мостика через речку, затем через пустырь, перейти Волковский проспект, и сразу за ним стоит трехэтажное здание школы. Это сейчас, навещая иногда мою малую родину, я преодолеваю это расстояние за десять минут, тогда дорога казалась намного длиннее. Иду не одна, дедуля провожает меня, чтобы не заблудилась. Да и ноша велика – в одной руке портфель, уже с учебниками, в другой – Вероника. Зрелище, наверное, было забавным… Дед старается мне помочь, предлагает понести хоть что-то, но нет, я тащу сама, хочу понять, справлюсь ли…
И вот класс, тоже весь новый, пахнет масляной краской и паркетной мастикой. Моя первая учительница Мария Ильинична, такая мягкая, деликатная, добрая, с высокой прической, в кофточке в горошек. Такой помню ее и сейчас.
Рассаживаемся, моя Вероника при мне, стараюсь пристроить ее за парту, благо есть куда, скамейка слитная. Но медведь постоянно соскальзывает вниз, как будто сам понимает, не место ему здесь. Мария Ильинична смотрит загадочно, почти сквозь слезы, спрашивает: «А это кто, деточка?» Я, охваченная ответственностью момента, представляю Веронику – это моя спутница жизни, лучший друг! Учительница с пониманием кивает, и уточняет: «А сколько Веронике лет?» Этот вопрос откровенно ставит меня в тупик. Каких лет?.. Веронике?..
Мария Ильинична чувствует замешательство и тут же перехватывает инициативу: «Видишь, какая она малышка, даже за партой ей не усидеть, парта велика. Ей еще рано учиться в школе. Но ты можешь заниматься с ней дома, сама. Будешь для нее учителем». Аргументы впечатляют, и, кажется наклевывается новая игра: я буду учить Веронику! Мария Ильинична нравится мне еще больше, и школа тоже нравится!
Так Вероника провела со мной в первом классе только один день. Но зато потом по вечерам мы часто готовили с ней уроки, я читала вслух букварь, учила писать красиво, объясняла решение задачек. Не мудрено, что повторяя всё для Вероники, иногда и по нескольку раз, училась я на пятерки. А к концу третьего класса, когда мне пришлось покинуть эту школу, из-за переезда, Мария Ильинична пожелала мне стать учителем. Но это пожелание не сбылось.
7. Летние ливни и зимние вьюги
(Чернобай - Ленинград, 1973 - 1981 годы)
Перед тем, как приступить к последней главе маленькой этой повести, хочу вспомнить самые яркие моменты детства, связанные с Вероникой. Детство свое помню одним большим куском времени, монолитным и плотным. И было у этого времени две характеристики: свет – лето и тьма – зима, они были двумя полюсами, между которыми проходила моя жизнь, и сильно отличались друг от друга.
Лето я проводила на Украине, увозили меня туда с двух лет, почти на полгода, как только стаивал снег, и привозили обратно с наступлением морозов. Украину помню одним большим праздником – изобильным, солнечным и радостным. Как будто не было дождей и ветров, одно сплошное солнце. Там я многому научилась: гонять на большом велосипеде, сначала «под рамой», а потом и как обычно, в седле; пасти коров на дальних выгонах; плавать и бесстрашно нырять в совершенно мутную воду; петь нескончаемые и такие мелодичные украинские песни, и, конечно, говорить на прекрасном распевном языке да так, что по возвращении в Ленинград меня приходилось долго переучивать на русский.
Воспитанием моим занималась бабушка, которая научила меня трудиться на земле, рано вставать, не бояться усталости и молиться. Украина дала мне очень много, так много, что это трудно переоценить. Весь тот мир отличался от северного городского как небо от земли. Там всё было ярким, плодородным, богатым и как-бы праздничным.
Я научилась вышивать. Бабушка была знатной вышивальщицей, в хате у нее висели картины, вышитые крестиком, и рушники, вышитые гладью. И какие это были вышивки, ни одна не повторялась! Я спрашивала, как это всё вышито, где брали узоры? «А сами!» – отвечала бабушка – «Смотрели на цветы и вышивали». И всё это после трудодней в колхозе, часто по ночам. Бабушка научила вышивать гладью и тоже «по наитию», как рисовать нитками. Никогда после не испытывала я такого творческого наслаждения от вышивки!
И, конечно, при этом всём присутствовала Вероника. Летом и для нее было полное раздолье, без распорядка дня. Помню, она сопровождала меня почти повсюду, особенно в походах на реку, где мы с подругами загорали и купались. Вероника тоже загорала, а вернее выгорала на солнце своей уже потертой шкуркой. Однажды мальчишки затащили ее в реку, за что получили от нашего девичьего отряда по ушам и бегом драпали на гору.
Мишку пришлось стирать. Эта процедура, кстати, напрашивалась уже давно, и когда я притащила мокрый бесформенный комок во двор, бабушка сказала, что наконец-то хоть кто-то позаботился ее помыть! Я при этом ревела на всю улицу, прощаясь с любимой подружкой навсегда. Но бабуля умела выходить из любых ситуаций. Она нагрела воды, взяла детское мыло и хладнокровно выстирала Веронику в корыте, где обычно стирала постельное белье. Причем и сам процесс был таким же – на волнистой железной стиральной доске, со всем усердием.
Смотреть на это у меня не было сил, я валялась в истерике на кровати, представляя себе, что я сделаю с нахалом, искупавшим Веронику в речке. Но, к моему большому удивлению, всё закончилось хорошо. Бабушка отжала мишку в нескольких махровых полотенцах, отчего вся вода почти сразу сошла, и повесила сушиться в тени. В тот день стояла жара, и к ночи моя Вероника была как новая, кстати, она оказалась гораздо светлее по цвету… Сейчас уже понимаю, что спас ситуацию поролон, которым был набит мишка, он легко впитал и отдал воду, с ватной или древесной набивкой такой номер не прошел бы.
И еще один случай, врезавшийся в память. Опять солнечный день, я еду куда-то на велосипеде, Вероника сидит на передней раме, щекочет мня ушами. Настроение отличное. Вдруг с огородной тропы, на дорогу вылезают несколько мальчишек из недружественного нам лагеря. Понимаю, что стычка неизбежна, иначе завалят велосипед. Притормаживаю, пытаюсь объехать, но нет – сбивают! Их цель, конечно не я, а Вероника. После такого «удачного» купания они прямо охотятся за ней и за мной тоже. Знаю, что не нужно реагировать на такие выходки, но сердце колотится…
Первая реакция – бросаю велик, держу медведя покрепче. Хватают, начинают тянуть… сейчас порвется, отпускаю. Всё, Вероника у них, какой приговор на этот раз? Один вытаскивает лупу, в карманах у мальчишек всегда так много средств для пыток… Они садятся в кружок и наводят солнечный луч через лупу прямо на нос мишки. Я бегаю вокруг, кричу, размахивая руками, пинаю их ногами, но ничего не получается, они увлечены процессом – выжигают дырку на пластмассовом носу. Нос уже поддался, пошел дымок. Наконец на мои вопли выходит дядя из соседней калитки, грозно подходит к нам… Мишка брошен, мальчишки рванули в огороды. Так Вероника и осталась с выжженной в носу дыркой, вернее выемкой. Это был ее шрам, как у настоящего воина.
Ну а про зимы могу рассказать совсем мало. Они протекали тихо и спокойно в нашем домике на железнодорожной станции. Светало поздно, смеркалось рано, дни были короткими, а ночи длинными. Зима. Почему-то почти сразу после приезда с Украины, или как говорили мои родители «с юга», я заболевала. Слабым местом было горло, оно то разгоралось ангиной, то на время замирало, тлело. И обычным моим делом было выздоравливать. Закончился этот процесс только с началом школы, когда болеть стало просто некогда, отстанешь от класса, правда и тогда временами накрывало.
Вероника тоже лечилась вместе со мной, стойко перенося и компрессы, и горчичники, но только сухие. Из ярких зимних воспоминаний у меня осталась только горка. Горок у нас было две – одна настоящая, построенная из досок, в соседнем дворе, а вторая волшебная, представлявшаяся мне большой черепахой. Эта вторая горка была бомбоубежищем. Кататься с нее было намного интереснее, во-первых, залезть наверх – настоящий подвиг, ступеней нет, вся скользкая, во-вторых, она была намного выше деревянной.
Родители запрещали мне кататься с «черепахи», это был почти единственный запрет. Говорили, что опасно, спуск с горки выходил на дорогу. Машины в то время ездили крайне редко, но всё же риск оказаться под колесами был. Но запретный плод сладок, и мы часто после школы ходили с ребятами на «черепаху». Санки были не в моде, катались по-простому на досках-фанерах, а чуть позже на алюминиевых «тарелках» с двумя кожаными петлями-ручками, «тарелки» эти покупали в Детском мире, были они в большом дефиците.
Где-то во втором классе такая «тарелка» появилась и у меня. Помню дикую радость, восторг с которыми я скатывалась с горы, подскакивая на ледяных буграх и прижимая к себе Веронику. Катались часа по два, до полного умопомрачения. Домой приходили, не чувствуя ног, с красными отмерзшими руками. Шли с подружками ко мне, мама была на работе, и нас отогревал мой дедуля – поил чаем и развешивал промокшую одежду на батареях. Вероника тоже сохла, вместе с шароварами и варежками.
8. Переезд, последняя глава
(Ленинград, май 1982 - март 1983 года)
А потом всё резко закончилось, я провалилась в совсем другую, новую жизнь. Случилось это весной, после третьего класса. Наш дом признали аварийным. Накопилась где-то гора писем от железнодорожников про протекающие крыши и дырявые полы, и количество перешло в качество. Приехала комиссия из Исполкома, ходили по квартирам, щурились на лампочки, кивали стенам, охали и вздыхали. Уезжая сказали: к осени ждите ордера на новые квартиры.
Что тут началось! Мы, столь долгое время мечтавшие «улучшить свои жилищные условия», вдруг испугались: куда поедем, что будут дальше? Привыкли к старому дому, ставшему таким родным. Особенно переживал дед, он прожил здесь всю жизнь, пережил блокаду, работая в железнодорожном депо, отсюда похоронил жену, мою бабушку. Он сразу как-то сник, даже перестал читать любимые газеты.
В общем, предстоящая разлука со старым домом всех сплотила, мы стали чаще собираться по праздникам с соседями, ходить друг к другу в гости, ведь осенью разъедемся. Мама начала хлопотать относительно новой школы. Мы еще не знали, куда поедем, но ходили слухи, что сейчас квартиры дают на юге города, там строится большой жилой квартал.
На лето я, как обычно, уехала на Украину. Предстоящий переезд заставил и меня посмотреть на мир повзрослевшими глазами: какая будет жизнь на новом месте? Мысли потекли непривычные, не детские. В то лето я впервые не взяла Веронику с собой, потом жалела об этом и скучала, но к возвращению в Ленинград всё это сгладилось.
Дома меня ждала новость – переезжаем в тот самый микрорайон на юге города, уже есть ордер на квартиру. На радостях от встречи и от ордера, мы с родителями сразу поехали смотреть новое наше жилище. Меня поразили размеры квартиры, хотя это была обычная трехкомнатная в блочном доме. Но тогда по сравнению с нашим домиком это были хоромы. Мы ходили по коридорам и комнатам, мысленно расставляли мебель.
Мама тут же показала мне в окно школу, где я должна была учиться, документы на перевод уже оформили, школа совсем рядом, пять минут пешком. В общем, все были счастливы, даже дед смирился с переездом, узнав, что у него будет комната с балконом, где можно будет делать зарядку.
В сентябре я пошла в новую школу, хотя жили мы еще в старом доме. Ездили на на электричке, дедуля провожал меня, железная дорога, всё-таки. Это был уже четвертый класс, нагрузка сильно увеличилась, уроков задавали много. Вечерами, приехав домой, я почти с ног валилась от усталости, но старалась держать строй.
Вероника отошла на второй план, я даже не помню сейчас, как это произошло. Хотя нет, вернувшись с юга, я уже мыслями была в новой жизни, и предчувствовала, что мишка останется в жизни прежней. Новая школа, новый класс завершили процесс – я переключилась.
Почти всю осень мы делали в новой квартире ремонт, строители торопились и многое пришлось завершать и переделывать нам. Ремонтом занимался папа, приходя с работы брался за краску, клей, обои. Потом подключились и мы. Помню, что в ноябре постепенно перебрались в новое жилище, уже ночевали там. Окончательный переезд был в конце ноября, к этому моменту мы все устали морально и физически. Половину вещей оставили пока в старой квартире, нам пообещали, что до лета дом будет стоять, ключи у нас на руках. Так что перевезли только самое необходимое.
А весной мы с папой собрались на Сортировочную, забрать кое-какие вещи, посмотреть, как перевезти оставшиеся. Я так хорошо помню тот день. Это было в марте, солнце пронзительное, небо голубое, резкий холодный ветер, а до этого была длинная оттепель, растопившая горы снега. Мы подходили к нашему старому дому, и сердце мое уходило в пятки, чуяло что-то неладное.
Дом стоял таким сиротливым, осевшим, маленьким… и каким-то мокрым. Открыли входную дверь, вошли в общий коридор, откуда шли двери в квартиры. В нос ударил резкий сырой запах, щелкнули выключателем, свет не включился, полная темнота. «Что-то не то, дочя» - сказал мне папа, и стал дрожащей рукой открывать дверь в квартиру.
Первым впечатлением от увиденного был шок: всё залито водой, промокло насквозь. Штукатурка и побелка потолка отвалилась, покрыв белыми меловыми горками всё, что внизу, обои тоже местами отошли от стен, доски пола вздулись. Намокли все оставленные вещи, оставшаяся мебель, старый пружинный диван…
Намокла и Вероника, она лежала на этом диване безжизненной серой тряпочкой. Почему я не забрала ее осенью!? Не знаю… Не забрала… Мы стояли с папой в залитой солнцем старой гостиной и плакали, молча плакали. А потом ушли, едва прикрыв двери. Больше мы туда не возвращались.
Так прошло мое детство, детство с Вероникой – шесть лет радостей, горестей и счастья. Спасибо тебе, Вероника! И прощай!
Рассказ о Мальчике и Мишке
Санкт-Петербург, апрель 2019 года
Предисловие
Этот рассказ написан по мотивам настоящей истории, которая произошла с Инессой Дэшнэр, читательницей сайта, в Германии в марте 2019 года (история приведена в конце этой страницы). Инесса приобрела на блошином рынке мишку, внутри которого оказался второй медведь. Внутренний мишка был довольно изношен, и его хозяин или хозяйка, чтобы продлить ему жизнь, сшили чехол, полностью повторяющий фигуру мишки.
Инесса узнала об этом только когда начала реставрацию, которая была необходима, так как верхний "чехол" тоже был в плохом состоянии. Подпоров шов на мишке, она предполагала увидеть внутри набивку, но увидела другой материал, стала распарывать швы дальше, и вытащила второго медведя! В результате "чехольчик" был полностью распорот и с него снята выкройка. Обо всем этом Инесса рассказала у себя на странице в соц. сети.
А в апреле 2019 года Инесса проводила в своем блоге совместный пошив мишек по выкройке "чехольчика", и одновременно, конкурс на историю о том, как такой мишка мог появиться на свет, ведь был реальный человек, который сохранил ветхого любимого медведя, бережно запрятав его в чехол... Я, признаться, и раньше думала об этом мишке, задаваясь вопросом: как такое могло случиться? И сложилась история о Мальчике и Мишке.
Мальчик в рассказе – это собирательный образ, не имеющий под собой конкретного прототипа. Возможно, его судьба показана преувеличенной, гипертрофированной, но у многих детей начала двадцатого века, особенно получивших строгое пуританское воспитание, этот рассказ нашел бы отклик в сердце. Рассказ написан с благодарностью к Инессе Дэшнэр, давшей мне возможность рассказать здесь о Мальчике и его Мишке.
* * *
Жил-был на свете Мальчик. Родился он в Англии, в маленьком городке, в начале прошлого века, и от рождения был очень одинок. Да, так сложилось.... Сначала Мальчик не подозревал об этом, потому что не знал, что такое быть НЕ одиноким. Он играл с игрушками в своей комнате и смотрел в окно, как идет дождь или снег, и ни о чем большем не мечтал.
Папа у Мальчика был суров, а Мама всегда занята. Жили они скромно, но не бедно. По утрам Мальчик вставал, умывался, читал молитвы, которым научил его Папа, завтракал и шел играть в свою комнату. Потом был обед, кормила его Няня. Да, у Мальчика была Няня, мрачная неразговорчивая женщина. До ужина время тянулось долго, но Мальчик об этом не подозревал, ведь так было всегда.
Вечером Папа заходил к нему в комнату, спрашивал, как прошел день, и говорил: «Выполняй правила, и будешь хорошим мальчиком!» Правил у Папы было много и не все их Мальчик понимал, а Папа не любил объяснять. Поэтому Мальчик жил в постоянном Страхе что-то сделать НЕ так, Страх был его спутником. Мама тоже заходила, целовала Мальчика в лоб и желала доброй ночи.
Однажды на Рождество к ним в гости приехала Тетя, веселая и праздничная, одетая в красивые одежды и пахнущая духами. Тетя привезла с собой разные подарки и для Мальчика – Мишку. Такого Мишки у него не было и быть не могло: Папа запрещал все излишества в доме и строго наказывал за пустую трату денег.
Мама часто плакала тайком от Папы и даже хотела уехать к Тете в большой город, но потом одумывалась и стойко переносила все невзгоды. Кстати, невзгоды случались регулярно, но их всегда встречали мужественно, крепче сжимали зубы и преодолевали с подчеркнутым спокойствием. Насчет крепко сжатых зубов – в доме почти не разговаривали.
Итак, Тетя... В первый же вечер она сильно поругалась с Папой, который даже побагровел от злости, что с ним случалось крайне редко, и уехала... От Тети остался волшебный запах духов и не менее волшебный Мишка... Папа так разгневался на Тетю, что забыл про Мишку, и Мальчику удалось спрятать его в шкафу в своей комнате.
Дни потекли дальше. Мальчик жил, как прежде, но теперь у него был Друг – мишка, с которым он мог говорить обо всём на свете. Разговаривать приходилось по ночам, вынимая Мишку украдкой из шкафа, чтобы не заметили. Но, самое интересное: с появлением Мишки из жизни Мальчика ушел Страх. Не сразу, постепенно, но он сдал свои позиции, и Мальчик уже меньше боялся Папу, ведь Мишка всегда мог его защитить.
Так Мальчик подрос, а потом его отправили жить и учиться в колледж. Мама немного поплакала, Няня была, как всегда безучастна, а Папа строго посмотрел на Мальчика и приказал «соблюдать правила». Мишка уехал вместе с Мальчиком, которому удалось запихнуть его на дно чемодана, когда Няня отвернулась в поисках потерявшегося носка. Мальчик был счастлив... нет, не потому, что уезжал, а потому, что Мишка оставался вместе с ним.
В колледже жилось плохо: сверстники обзывались, дрались и издевались. Учителя потакали сверстникам и сами не прочь были отыграться на Мальчике. Мальчик плакал и терпел, терпеть он хорошо научился. Мишка жил в потайном месте: Мальчик нашел в паркете под кроватью дыру, вытащил одну доску, там оказалась труха и опилки, в них он бережно положил Мишку. Вынимал он Мишку из тайника редко, чтобы соученики не отобрали и учителя не заметили. Общался Мальчик с Мишкой мысленно.
Так прошли два года. Из дома не приезжали, но пришло письмо, что умерла Мама. Мальчик почти ничего не почувствовал, только заметил, что пустота внутри, на месте этого слова стала чуть больше. Приехала Тетя – утешала, гладила по голове и опять привезла подарки и конфеты.
Прошло еще лет шесть, Мальчик привык к колледжу, колледж привык к Мальчику, жить стало легче. Тетя писала письма и присылала открытки, пахнущие духами. Мишка так и жил в убежище, выходя на волю только на несколько минут по большим праздникам. А потом всё закончилось, и Мальчик поехал домой.
Папа постарел, облысел и сдал. Теперь он жил с другой женщиной, такой же сварливой, как он. Папа посмотрел на Мальчика и ничего не сказал. Ночевал Мальчик на диване в гостиной, в первый раз уложив Мишку рядом с собой. Утром он уехал из дома навсегда.
Тетя приняла его радушно и пустила жить в мансарду. И начались лучшие дни. Мальчик впервые был свободен, и Мишка тоже. Они долго гуляли вместе, разговаривали. Мальчик даже начал рисовать и писать стихи, чего с ним раньше не случалось.
Однажды Тетя показала рисунки Мальчика в театре, где служила. Они понравились, и Мальчика приняли в театр помощником художника. В театре Мальчика полюбили, и Мишку тоже приняли, как своего. Это были совсем другие люди, таких Мальчик еще не встречал.
И потекли годы... Мальчик работал художником, декоратором, костюмером, портным, везде и всем помогал. Он гастролировал с театром, и Мишка всегда был рядом. Мальчик был счастлив по-настоящему, хотя многие сказали бы, что его жизнь не сложилась.
Когда Мишка совсем износился, Мальчик решил сшить ему комбинезон, чтобы прикрыть тельце. Так, в комбинезоне, он прожил еще несколько лет. Потом из головы Мишки стали сыпаться опилки, и Мальчик сшил для Мишки чехол – второго мишку, который закрывал его полностью, ведь к тому времени Мальчик уже стал виртуозом пошива театральных костюмов. Чехол сшился очень быстро, на одном дыхании и сидел на Мишке как влитой, Мальчик только в нескольких местах прикрепил его к Мишке. Теперь Мишка был полностью защищен.
А потом умерла Тетя. Она стала совсем старой, но не утратила бодрого духа и веселого нрава. Умирая, она сказала Мальчику: «Люби! Только любовь может совершить в твоей жизни чудо!»
И Мальчик продолжал любить: жизнь, театр, своих друзей, Тетю, сделавшую его счастливым... и Мишку, который защитил его от всех невзгод, и которого он тоже смог защитить от старости. И как и обещала Тетя, в один прекрасный день произошло чудо: Мальчик проснулся и понял, что он полностью, абсолютно простил своих Папу и Маму. Он понял, что они были просто людьми, такими же, как он сам, со своими слабостями и недостатками. Это открытие принесло Мальчику еще большее облегчение и счастье, и он рассказал об этом Мишке... А ночью Мальчику приснилось, что они с Мишкой гуляют по зеленому лугу, а Папа и Мама идут рядом и улыбаются им.
Наутро Мишка проснулся один, Мальчика не стало. «Он остался во сне» – подумал Мишка, глядя на светлое и спокойное лицо Мальчика.
Мишка же еще долго гастролировал с театром, жил на столиках гримеров и спал в сундуках с костюмами. Иногда он даже работал реквизитом на сцене, и кажется, ему тоже аплодировали. В общем, Мишка был счастлив, точно зная, что его жизнь удалась. И часто по ночам он вспоминал своего Мальчика... с благодарностью за чехольчик, в котором ему было так тепло и уютно.
P.S. Посвящается всем детям, испытавшим нехватку любви – источника жизни.
История Инессы Дэшнэр о Мишуне и Альтере
Германия, март 2019 года
Одно воскресенье в месяц у меня забронировано для прогулки по блошиному базару. Это воскресенье, в начале марта, не предвещало ничего необычного. Но оказалось, что именно сейчас продавцы и антикварщики как бы проснулись после долгой зимней спячки. На блошинке было много участников с интересными и даже дорогими антикварными предметами и вещичками.
Проходя мимо продавца каких-то старых измерительных инструментов и ржавых штативов, я увидела мишку из мешковины, как мне тогда показалось. Это был большой мишка, сшитый вручную и с одним стеклянным глазом. И рядом с ним лежала совсем затрёпанная мышь. Мишка прямо-таки манил меня к себе.
Одним прыжком я перемахнула через коробки и штативы, чтобы взять мишутку в руки. Это была любовь с первого взгляда! Немножко с дырочками, пяточки из материала, как простые советские колготочки, даже цвет коричневый. Штопанные, перештопанные, и из дырочек выглядывает деревянное волокно. Подошел продавец и сообщил мне, что мишка старый и стоит двадцать пять евро.
"Двадцать пять евро за мешковину с дырочками и одним глазом?! Ну и цены!" - бурча себе под нос, я пошла дальше. Но, момент! Из мешковины и стеклянный глаз… Из мешковины, и наполнен, как-то даже на первый взгляд, профессионально деревянным волокном?.. А что за секрет у него в животике?.. Я же нащупала, что в животике однозначно что-то спрятано… Нет!!! Вернусь назад, посмотрю на него…
И вот снова я возле мишки и мыша. Мышь (а это, несомненно, был он, мужского рода) меня совсем не интересовал. А вот мишка… Он мне показался еще лучше, еще красивее, чем пару минут назад. Мне даже показалось, что это он мне специально подмигивает, поэтому и глаз у него один. Я знала, что он мой. Это не я его выбрала, а он выбрал меня. И почему-то двадцать пять евро уже не играли никакой роли.
Когда я расплачивалась, продавец настоятельно «всовывал» мне мышь, всего лишь за пять евро! Я наотрез отказалась. И зачем мне этот порваныш, затрёпыш? Он весь просто расползается в руках. Реставрировать? А как? Я ведь не умею реставрировать. О нет, пять евро – это большие деньги!!!
Я расплатилась и счастливая, прижимая мишку к себе, отправилась дальше. И вдруг меня просто пронзило неприятное чувство. И я обернулась. Между ржавых инструментов лежал мышь. Небрежно брошенный, один. Если я уйду, то продавец его выбросит. Выбросит как ненужный хлам. А ведь этого мыша любили и таскали везде. Рассказывали ему о своих проблемах и неудачах. Ведь мой мишка уже подружился с ним, они однозначно друзья. И я разлучаю их. И я не смогла уйти, забрала мыша жить к себе. Места хватит, и мишке веселее в компании старого друга.
Придя домой, долго разглядывала мишутку и тискала животик. Мой мишка однозначно носит в себе секрет. Мне так хотелось узнать судьбу этого героя. Сколько всяких историй и приключений он пережил? Где его таскали день и ночь? Я не сдержалась и подпорола шейку и немножечко по спинке. Затаила дыхание...
Оказалось, что мой мишка уже долгое время живет второй жизнью и прячет в себе старого Тедди фирмы Hermann 1950 года! То, что я считала мишкой, оказался только чехольчиком. Это было просто невероятно! Такая невероятная история приключилась именно со мной! Я стала фотографировать буквально каждый шаг.
Вызволила мишку из чехольчика. Мишка был однозначно очень любим. Исходный мех Мишуни был коричневый мелированный, он совершенно вытерся, и основа материала прохудилась до того, что пришлось упрятать Мишуню в чехольчик. Материал (кашемир) чехольчика был изначально тоже довольно ворсистый и толстый, но со временем и он прохудился буквально до ниточек. На каком-то этапе голова оторвалась, вернее материал прохудился, и чьи-то заботливые ручки снова принялись по-своему его ремонтировать. Штопая и подшивая довольно грубо, они с любовью продлевали жизнь друга. Настоящего друга по жизни…
Слезы наворачивались на глаза, а в голове шел фильм. О мальчике или девочке? О ребенке, потом подростке, взрослом человеке, у которого был друг по жизни. Чьи-то руки трепетно и с любовью старались продлить жизнь другу…
Ну а теперь мне не терпелось посмотреть секрет в животике. И это оказался ревун. Старый картонный ревун, который тоже уже реставрировали. Я вынимала его дрожащими руками, и когда увидела бумагу из тетради в клеточку, то подумала, что он из России. Но оказалось, что внутри он был проклеен бумагой из книги с немецкими словами. Мишуня однозначно местный. Я прочистила ревун от деревянной стружки, склеила, и он снова заработал.
Мишуня был очень грязным, и наполнитель из дерева местами превратился в труху. Я полностью вытащила весь наполнитель и постирала мишку. Когда разложила сушить детальки, то впервые осознала, что у меня уже два мишки. О другом решении даже не может идти и речи: я буду реставрировать их обоих.
Итак, я начала реставрировать чехольчик. Назвала его Альтер, от альтер-эго, второго я, которое, как говорят, есть у каждого. Мой чехольчик я реставрировала и штопала так же трепетно, как и Мишуню. Распорола буквально по ниточкам и пересняла выкройку, на мой взгляд, тоже очень необычную, даже особую.
Мишку Альтера (чехольчик) чуточку изменила в мордочке, хотела придать ему свою индивидуальность. Один стеклянный глазик принадлежал Альтеру, но я решила передать его Мишуне, и даже подобрала ему второй антикварный на выставке мишек в Висбадене, у самой Сузанны Тойбер, вернее ее муж мне его подобрал. А у Альтера появились новые глазки-пуговицы.
Сейчас оба мои мишки отреставрированы и неразлучны. Вернее, не только мишки, но и мышь. Помните мышь? Тот, который меня звал, чтобы я его не оставляла. На выставке я побывала у Тедди-доктора и проконсультировалась, как правильно будет оживить потрёпыша. Но, увы, придя домой поняла, что многое я реализовать не смогу, материал просто рассыпается. И я решила реставрировать, как умею. И всё получилось! Мышь пополнил компанию парням, эта тройка будет теперь неразлучна.
В первый раз, когда усадила мишек один возле другого, чехольчик-Альтер как будто сам прильнул к плечу Мишуни. Мне показалось, что они разговаривают между собой. На своем языке, который существует только для мишек, кукол и детей. Что говорил Альтер?
"Привет, мой старый друг, столько лет я тебя оберегал и защищал, прятал от всех невзгод и грубых рук. Мое огромнейшее желание, чтобы нас никогда не разлучали. Нас нельзя разлучать! Мы как Инь и Ян, одно целое. Мы счастливчики, хотя нас жизнь не всегда баловала, но любили нас до дырок!"
И Мишуня ответил ему: "Ну, здравствуй, мое второе я! Как же я по тебе соскучился! Все эти долгие годы ты был со мной, оберегал меня и защищал. Как же я тебе благодарен, за то, что я существую. И как же я счастлив, что ты рядом, мой друг, мое второе я!"
"Мишки и детство"
В завершение этой страницы сайта размещаю здесь статью психологического плана о том, что значит любимая игрушка в жизни ребенка, и к чему может привести недостаток любви в детстве. Статью можно скачать в формате PDF или читать, открыв файл.